Осенний лист упал на землю - Жанна Пестова

– Как шуршит опавшая листва… – продолжила я его фразу строчкой из стиха любимой поэтессы.

Осенний не принял мой восторженно-напыщенный тон. Осенний… у него и голос был осенний, словно сухая трава, с остатками, следами былых чувств? эмоций?

– Да, нет… Просто посидеть, послушать, о чем листья рассказывают. Это ведь для нас всего лишь лето прошло, будет следующее. А для них – вся жизнь уже прошла. И в этой своей жизни они много чего видели, в том числе и про нас… и много чего интересного могут рассказать… Только у людей не хватает времени выслушивать чужие истории – они всё свою торопятся делать.

– И что за истории они вам рассказывают? – Я с трудом сдерживала улыбку и в то же время злилась на себя, в словах старика была его боль и его правда.

Осенний уловил мою иронию, свет в его глазах потух, они приобрели оттенок пожухлой травы. Странный старик. Мне он всё больше становился любопытен.

Посидели молча. Разговор не завязывался. Я не могла решиться заговорить о портрете, казалось – неловко, сначала обидела, потом – портрет… Но и уходить не хотелось.

Листопад уже не радовал и не казался таким уж золотым. Волшебство кончилось. Просто листья, желтые листья опадают и летят, подхваченные ветром, под ноги прохожим, под колеса машинам, становясь мусором. Естественный ход вещей.

– Не всегда, чтобы слушать, надо понимать язык… бывает достаточно желания и внимания… и терпения… остановиться и послушать… просто послушать… свое сердце или опадающие листья… какая разница…

Мне стало неуютно. Вроде бы не было в его словах ничего необычного, скорее – банальные сентенции. Но произносил он их так, словно был первым, кто до этого додумался. И стало безумно жаль его, человека, которому при обилии людей рядом не с кем поговорить по душам, кроме как с листьями.

– Я бы хотела написать ваш портрет.

– Зачем?

– Что зачем? – Оторопела я.

– Зачем ты хочешь написать мой портрет?

Я не знала, что ответить. Я не знала – зачем. Я просто хотела.

– Просто хочу. – Честно ответила я, в недоумении глядя на него. – А зачем вообще портреты пишут, картины?

– Я не знаю. Потому и спросил. Ты же сказала – хочу. Должен же я знать, для чего своё время буду тратить, тебе позируя.

И почему я решила, что он какой-то особенный? Обычный старик, самодур к тому же. Времени ему, видите ли жалко! Всё равно ведь сидит! Стало как-то скучно и тоскливо. Захотелось домой, в город. Я резко встала и пошла. Он меня не удерживал.

Тётю Дашу удивил и обидел мой скоропалительный отъезд. Мне было всё равно. Думала, что больше не приеду, никогда…

Но время шло, хороня пустые обиды… И старик этот, Осенний, всё чаще приходил на ум… Я все больше убеждалась в его правоте. Все на свете происходит зачем-то и почему-то. Не бывает ничего просто так. Почему я хочу написать его портрет? На этот вопрос я так и не нашла разумного ответа. Зато полюбила разглядывать лица пожилых людей… и рисовать их, так наброски… лица, только лица… Старики перестали меня раздражать, даже их занудная непонятливость теперь вызывает только сочувствие…

Уже в марте я точно знала, что снова поеду в деревню. И обязательно напишу портрет Осеннего, может, тогда и пойму – зачем.

Тетя Даша, обрадовалась моему приезду, захлопотала у стола, не позволяя помочь. Она как-то заметно постарела за этот год, появились горькие морщинки в уголках губ. Дяди Коли дома не было.

– Николай теперь все чаще на пасеке пропадает, – тетя Даша предупредила мой вопрос, и тут же, почти торопливо начала рассказывать деревенские новости – кто родился, кто женился.

Я не решилась перебивать ее, поняла – видимо что-то важное произошло в их семье, раз они так изменились… что-то такое, о чем тетя Даша говорить не хочет. Мало ли – у них своя жизнь, своя семья. Чтобы сменить тему разговора, поинтересовалась с деланно-безразличным видом:

– А Осенний как поживает?

Тетя Даша глянула на меня почти испуганно:

– Так он же умер… Не знала?

– Умер? А кто же тогда на скамейке?… Когда? Как? Почему?

– Дак, зимой еще… Как из монастыря вернулся – занедужил… все на усталость жаловался… посмеивались тут многие: с чего, мол, устал-то – работа непыльная… не мешки таскать… А про то, что ни днём, ни ночью покоя не знал, потом уж вспомнили только…

– Из какого монастыря? – Прервала я её причитания.

– Так из Рождественского… Он туда каждую зиму ходил… Годину по жене справлял. Она у него в Спитаке погибла, во время землетрясения. Ты, поди, и не знаешь про такое… только родилась тогда. Он ее там похоронил… А жить потом уж, когда страна разваливаться начала, сюда перебрался. А могила, её ж в чемодан не положишь, она там и осталась… в чужом государстве. Вот он по монастырям и ходил на годину да на день рождения. Осенью, в сентябре, – в Троицкий, зимой в Рождественский… Поживет там дня три, помолится, монахам поможет, чем может… Любил он жену-то очень… Всякое у нас тут болтали про него… язык-то без костей… а он жених завидный… не пил, не курил… работящий да домовитый, уважительный… Сколько баб к нему подкатывало… сколько грязи вылили… даже и про нас… будто я его медовыми настойками приворожила… только он так и жил бобылём… – тётя Даша вдруг всполошилась, – погоди, он же спрашивал о тебе… говорил на жену его ты похожа… И письмо тебе оставил. Где ж оно? Погоди-ка…

Она ушла искать письмо. Я прислушивалась к шорохам, шагам… внимательно прислушивалась, лишь бы не думать… Я потом подумаю обо всем… когда останусь одна, когда будет возможность послушать свое сердце…

– Вот, вот оно… он в больнице еще когда лежал… все просил тебе передать… А мы как-то с похоронами-то закрутились… Родных у него не было, мы с Николаем его и хоронили… да люди помогли… А про письмо то и забыли… смотри-ка… Ты уж прости… может, там важное чего…

Я развернула сложенный вчетверо листок. Обычный тетрадный листок. Рисунок карандашом – мой портрет. Только лицо. Но в нем – я вся, даже жутковато – словно сама себе в душу смотрю. Осенний успел и узнать, и понять меня…

Шла с кладбища и не понимала, отказывалась понимать – как же так, все точно такое же – небо, трава, деревья… солнце золотит листья деревьев, ветер кружит их в последнем танце… Точно такая же осень, как год назад… Ничего не изменилось. Только – был человек, и нет человека. И ничего в природе не изменилось. Ничего не изменилось…

Маникюр – «лицо» женщины

Одиннадцать лет. Не юбилей и не круглая дата. Но они так решили. Встретиться через одиннадцать лет, чтобы были равные промежутки времени. Одиннадцать лет учились в школе, одиннадцать учились у жизни самостоятельно. После школы время как-то ускорило свой бег, пролетело почти незаметно. Только вехи-события напоминают – прошли годы.

Маришка давно потеряла связь с одноклассниками. Близких подруг среди них у нее никогда не было. Первый год после выпуска еще как-то общались, скорее по привычке, а потом жизнь развела. Маришка даже забыла об этой их договоренности встретиться через одиннадцать лет. Звонок Анны, бывшей старосты, удивил и не столько обрадовал, сколько вызвал сомнения: стоит ли идти, зачем собираться. Предстоящая встреча почему-то пугала её. Мама уговорила сходить. Маме отказать не могла.

Сборы не были долгими. Маришка не любила наряжаться. Ее гардероб всегда предельно прост и рационален: джинсы на каждый день, строгий брючный костюм на выход. Короткая стрижка не требует долгой укладки. Маришка с сомнением посмотрела на свои руки. На тщательный маникюр ей всегда было жаль времени. «За руками нужен особый уход. Маникюр – лицо женщины» – вспомнилось любимое выражение Милки, их классной красавицы. «Пожалуй, надо хоть что-нибудь сделать, чтобы не опозориться. Не хватало еще, что бы она снова начала меня стыдить!»

…Милка пришла к ним в седьмом классе. Она и тогда уже выглядела красивой девушкой. Именно девушкой, выделяясь на фоне общей подростковой угловатости. Мальчишки, конечно, не оставили это без внимания. Милка осыпала их язвительными насмешками, но никого не отвадила от себя. Для Маришки это всегда было загадкой. Девчонки, конечно, завидовали и не понимали причину Милкиного успеха. Потом кто-то, кажется Анна, принес журнал со статьей о загадках женской привлекательности. Там говорилось, о какой-то манкости, которой обладают некоторые женщины. И такие женщины, пусть они даже некрасавицы, притягивают внимание мужчин. А Милка – красавица, с этим не поспоришь. Узнали и успокоились. Тем более что с девчонками Милка сама старалась подружиться. Но при всей кажущейся дружелюбности и простоте общения сохраняла некую возрастную дистанцию: «Я старше вас, я лучше знаю. А вы еще маленькие». Она действительно была старше на год. Особенно часто подтрунивала над Маришкой, называя ее «малышкой». Маришка и правда была самой маленькой в классе. Она и сейчас, в свои двадцать восемь лет, выглядела, скорее, как подросток: невысокая, худенькая, с короткой стрижкой и почти детскими чертами лица.